Сельскохозяйственный портал
В России в этом году ожидается небывалый урожай зерна. По предварительным прогнозам Минсельхоза, он составит не менее 110 миллионов тонн. Однако для аграриев рекордный урожай может обернуться рекордными проблемами. Эксперты даже говорят о возможном разорении сельскохозяйственных предприятий.
В студии программы «Крупным планом» телеканала «Вместе РФ» — заместитель председателя комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию Ирина Гехт и президент Российского зернового союза Аркадий Злочевский.
В.: Такая многообещающая картина в начале сбора урожая наблюдалась во всех регионах нашей страны? Ожидали ли Вы столь высоких результаты этой кампании?
А. Злочевский: Давно. Уже после того, как поступили данные по сохранности озимого клина, мы примерно прикинули, что нам грозит рекорд, и начали отсчитывать от 110 млн тонн зерна. Сейчас наш прогноз — от 114 до 118 млн тонн. И это реально беда. У нас же две беды: урожай и неурожай. Урожай — беда побольше. Потому что это фундамент конъюнктуры на сезон, который нам предстоит. Цены на зерно уже падают, и падают очень сильно, и где пределы этого падения, мы точно сказать не можем.
Сейчас «тормознулись» более-менее цены на высококачественную пшеницу, потому что ее мало в составе урожая. По количеству ее немного, а она стала нашей экспортной позицией, и на нее высокий спрос со стороны экспортеров. Мы уже довели уровень наших поставок на внешние рынки до 12,5% протеина. Это очень высокий показатель по протеину в пшенице. Вот её как раз мало, не хватает. Поэтому на нее цены «тормознулись», но не растут, просто перестали подать. На зерно похуже качеством цены продолжают падать. Это всё от количества, от того, что зерна слишком много, и куда девать неизвестно. Особенно много фуража. А фураж — это главная проблема, поскольку это вообще не экспортная позиция, мы не экспортируем фуражную пшеницу.
На самом деле, это не рекордный урожай на территории Российской Федерации. Рекордный урожай был в 1978 году и составил 127,8 млн тонн, но тогда в составе урожая было всего 63 млн тонн пшеницы. В составе нынешнего урожая из 114-118 млн тонн зерна, по нашим прогнозам, будет не меньше 71-72 млн тонн пшеницы. Куда девать-то будем? Особенно фуражную, которую мы не экспортируем. Мы экспортируем только продовольственную пшеницу. А съесть столько сами мы тоже не сможем. Это обеспечивает крайне низкую ликвидность рынка и вот это давление на цены. Если давление на цены будет столь серьёзным и сильным, как урожай, то это может привести к катастрофе: уйдём ниже себестоимости по пшенице, и это практически уничтожит стимулы. Мы эту историю уже проходили в 2009 году.
В.: Ирина Александровна, Вы такие опасения вы разделяете?
И. Гехт: Александр Леонидович совершенно прав в том, что мы говорим о таких больших урожаях при отсутствии и износе инфраструктуры хранения, потому что сейчас с учётом этого рекордного урожая мощностей элеваторов не хватает.
Если говорить о ценах на высококачественную пшеницу, то эксперты сходятся во мнениях, что в Канаде сегодня дождливая погода, и плесневый грибок может повлиять на их запасы, плюс ненастная погода во Франции, Германии и Британии, где тоже достаточно низкие урожаи в сравнении с прошлым годом. Всё это может сыграть на руку нашим экспортёрам.
Что касается внутреннего рынка, то здесь избытки фуражной пшеницы — это возможности для животноводческого комплекса и поддержка его с точки зрения кормов, потому что рынок кормов у нас тоже недостаточен, особенно для птицеводов. Цены на корма в последние годы были достаточно высокими, что тоже сказывалось на себестоимости.
Конечно, очень многое будет зависеть от позиции государства, как регулятора рынка и от того, какие шаги будут предприняты для того, чтобы поддержать аграриев в этой ситуации.
В.: Правительство сейчас активно рассказывает о тех шагах, которые уже предприняты. На Ваш взгляд они достаточны?
А. Злочевский: Это, конечно, интервенции. С понедельника они пошли по территории России, с 19 августа они начались в Крыму.
В.: Интервенции — закупка избыточного зерна в интервенционный фонд в проблемных регионах .
А. Злочевский: Они точечные, не очень объемные, поэтому одни интервенции, конечно, ситуацию никак не исправят, никак не спасут, но вкупе с экспортом могут помочь.
Слава Богу, Правительство услышало наш глас, глас бизнеса, и обнулило экспортную пошлину, которая действовала на пшеницу. С 15 сентября у нас пошлина ноль. Это позволит возобновить экспортный пылесос, который в летне-осенний период, самый критически важный для крестьян, пылесосил рынок: скупали объемы под будущие программы, причем в серьезных количествах, скупали сотнями тысяч тонн и даже миллионами, запасали по 2-3 млн тонн зерна на сезон. И этого куска спроса мы лишились из-за введения пошлины. Сейчас надеемся возобновить спрос после обнуления пошлины. Вкупе все эти меры, мы надеемся, дадут возможность избежать той катастрофы, которая была в 2009 году.
В.: А каких шагов Вы еще ждёте? Чего не хватает?
А. Злочевский: Не хватает очень многого. Нам не хватает, в первую очередь, эффективности тех механизмов, которые применяются. Те же интервенционные закупки. Да, хорошо, что они есть. Слава Богу, они беспрецедентно рано начались в этом году. Они помогают. Но сам механизм крайне неэффективен. Весь мир применяет гораздо более эффективные механизмы регулирования рынка, и надо переходить на них. Что мы застряли в этом неэффективном механизме столько лет?
В.: Что мешает переходить нам на более эффективные механизмы?
И. Гехт: Аркадий Леонидович сказал ключевую фразу: Нас услышали. Обнуление экспортной пошлины на 2 года — это достаточно хорошая мера поддержки для наших производителей.
В Москве уже запущены биржевые механизмы, которые показывают достаточную эффективность. Надо развивать более эффективные экономические механизмы и продажи, и покупки, в том числе зерна, через электронные площадки, которые есть и которые предлагают даже небольшим фермерам участвовать в этих торгах.
Когда мы заговорили о том , что у нас нет семян, мы все-таки начали вкладывать деньги в развитие селекции, семеноводство. Когда мы поняли, что не хватает садов, начали закладывать сады и строить фрукто- овощехранилища. Наверное, пришёл черёд строить элеваторы. И строить их не по советскому принципу: там, где потребляем — а там, где производится основная масса зерна для того, чтобы у крестьян была возможность сдавать зерно не по тем ценам, которые они сегодня платят за хранение. Это около 1000 рублей за тонну на элеваторе, порядка 10% от стоимости, — это достаточно высокие цены, связанные с нехваткой мощностей для хранения зерна. Эту инфраструктуру надо развивать. Тем более, мы говорим о том, что будем и дальше наращивать объёмы, вернём себе роль главного экспорта в мире, но это всё должно сопровождаться и созданием соответствующей инфраструктуры.
В.: Как раз Минсельхоз недавно говорил о том, что собирается в ближайшие годы только наращивать объемы урожая. Где хранить-то это все, действительно? Ведутся ли разговоры о том, что нужно увеличивать, строить зернохранилища?
А. Злочевский: Я считаю интервенционный механизм неэффективным, потому что мы закупаем не по минимальным гарантированным ценам, а по минимальным закупочным, от которых почему-то торгуемся вниз. Прошедшие торги показали минус 1000 рублей от заявленных цен. А зачем мы это делаем, когда весь мир закупает через минимальные гарантированные цены? И вопрос не в площадках, электронных биржах. Неважно, где закупать, вопрос — почём закупать. Он принципиально важен. К тому же государство должно взять на себя обязательства для нормальных, эффективных интервенций и регулирования рынка скупить любой объём по минимальной гарантированной цене, предъявленной ему.
Ещё есть механизм обратного выкупа, как это в цивилизованных странах делается, когда крестьянин, сдавший объём по минимальной гарантированной цене, имеет право выкупить его до определённого срока по той же самой цене, оплатив только стоимость хранения, не оплачивая никаких ставок по привлеченным через такой механизм кредитам. По сути, это механизм льготного кредитования для крестьян, который должен быть таким же, как в других странах, тогда это будет, действительно, супер эффективно, а пока это не очень эффективно.
Что касается элеваторов и инфраструктуры. Инфраструктура у нас какая-никакая есть, просто она в плачевном состоянии. Общая ёмкость хранения составляет 120 млн тонн зерна. Это то, что можно разместить для единовременного хранения. Но из них только порядка 40 млн тонн — это элеваторные ёмкости, остальное — это склады напольного хранения. Да, вентилируемые, с механизмами, но напольные. Из всех элеваторных мощностей только 40% в состоянии гарантировать сохранность по количеству и по качеству, остальные — не в состоянии, напольные склады тем более. Речь идёт о том, что эта инфраструктура давно устарела, требует модернизации и реформирования. Разместить куда, найдём, вопрос — сохраним ли?
Факт нашей биографии удивительным образом свидетельствует о том, что в советское время, при том, что инфраструктура выглядела гораздо лучше, сохранность зерна была ниже. Сейчас сохранность выше, потому что раньше зерно ничего не стоило, и разбазарить его было, скажем так, неболезненным процессом. А сейчас зерно стоит денег, и потеря каждого килограмма болезненно сказывается на карманах владельцев, они принимают все необходимые меры для того, чтобы сохранить зерно. Теряем мы сейчас в основном по количеству при ненадлежащем хранении. Потери оцениваться в 2-3%, при том, что мы в советское время больше 5% теряли за сезон. А по качеству теряем уже более 15%. Это довольно большой процент ухудшения качества. И сейчас в условиях, когда качественного зерна немного, конечно, это становится очень актуальной проблемой — сохранить качественное зерно.
В.: Поскольку заговорили о качестве, насколько наше зерно конкурентоспособно на мировом рынке?
А. Злочевский: Мы уже давно затвердили свои позиции на мировом рынке. Было много разных споров, были даже скандальные истории. В своё время Египте был скандал по поводу наших поставок, касающийся именно качества зерна, которое мы поставляем. По результатам всех разбор полётов по этой египетской истории выяснилось, что мы строго исполняем все международные контрактные обязательства, все до единого. У нас нет ни одного нарушения контрактов, ни одной нотификации, нам официально не предъявлено ни одной претензии со стороны покупателей. Поэтому мы способны исполнять обязательства.
Вопрос — какое количество зерна у нас в стране, и как оно географически расположено, высококачественный ресурс, предназначенный для экспорта. Урожай на Юге рекордный, очень большой, но по качеству плохой. А вот качественное зерно сконцентрировалось в этом сезоне в Сибири, на Урале, в дальних Поволжских регионах, и довезти его оттуда до портовых мощностей дорого, поскольку стоимость перевозок у нас в два раза выше, чем у конкурентов. Разные тому есть причины, но с этим фактом надо разбираться. А расстояния, на которые надо возить, у нас гораздо больше, чем у конкурентов, и эти затраты камнем ложатся на нашей конкурентоспособности.
В.: Ирина Александровна, действительно такие проблемы существуют?
И. Гехт: Да, конечно. Как представитель уральского региона, я могу сказать, что сегодня все аграрии обеспокоены тем, что цены на зерно, в том числе качественное, очень низкие. Урожай достаточно высокий, и урожайность по всей стране выросла на порядок, но, тем не менее, цены сегодня не мотивируют производителей к расширению посевных площадей для получения более высокого урожая. И это, конечно, вопрос государства. Если мы заявляем о том, что планируем строку в бюджете от экспорта зерна поднять до 11 миллиардов рублей, то нужно предпринять соответствующие шаги для того, чтобы достичь этих показателей поступления в бюджет.
В.: На ваш взгляд, какими они должны быть?
И. Гехт: Это 5%-е краткосрочные кредиты, о которых, кстати, мы говорим уже второй год и до которых так и не дошли. Но надеемся, что с 2017 года краткосрочные кредиты для крестьян станут 5%-ми. Такое поручение есть, будем контролировать и надеемся, что оно будет исполнено.
Минсельхоз обещает поменять подход по субсидиям по несвязанной поддержке регионам, который будет зависеть от климатических условий, от уровня развития животноводства. Это тоже такой достаточно важный момент, потому что сегодня субсидии получают в основном южные регионы, где объективно и климат другой, в то время как те же уральские регионы, регионы Сибири относятся к другим климатическим условиям, получают меньше денег государственной поддержки на развитие сельского хозяйства. Поэтому с 2017 года будем ждать изменений в подходах к субсидированию и несвязанной поддержке.
В.: Вы тоже этого ждете, Аркадий Леонидович?
А. Злочевский: Мы ждем и этого, и пытаемся понять, к каким последствиям это приведет. Но механизм, который разработал Минсельхоз в рамках процесса объединения субсидии нас пока не радует, потому что целый ряд моментов вызывает у нас возражение. В частности, зависимость распределения погектарной поддержки от агроклиматических условий и животноводства нам кажется не очень обоснованной. Нам кажется обоснованным увязать это распределение с объёмом вложенных средств в каждый гектар в историческом разрезе. Сколько крестьянин вкладывал в гектар, столько он пропорционально вложениям должен получить. Если такой подход применять, то нужна и планка отсечения — фиксинг погектарной поддержки. Он и сейчас у нас есть — 143 рубля, его нужно просто понизить рублей до 30, и всем остальным, кто вкладывал меньше заявленной планки — скажем, при посевах пшеницы этот фиксинг 5000-6000 рублей — и ничего больше не платить. Мы должны стимулировать с помощью этой поддержки развитие технологий, а сейчас получается ровно наоборот. Когда мы завязываем поддержку на агроклиматику, это означает, что чем хуже климат, чем меньше денег вкладывается для того, чтобы от этого климата защититься, тем больше получаешь поддержки. Что мы стимулируем таким образом? Антитехнологичное развитие. Мы сейчас еще и выплачиваем субсидии в зависимости от объёма посеянных площадей, то есть мы стимулируем экстенсивное развитие, вместо интенсификации нашего производства.
В.: Есть ли у Вас пожелания к законодателям по изменению и уточнению некоторых законов?
А. Злочевский: В законодательной сфере у нас самые большие опасения по поводу тех законов, которые уже приняты де-факто. В частности, закон о запрете ГМО посевов, который у нас вызвал огромное количество вопросов, связанных с политикой Правительства в отношении отечественного агробизнеса, поскольку этот закон напрямую запрещает нам импортозамещение, в частности на рынке семян. Я думаю, что ни для кого не секрет, что мы сеем ГМО, сеем нелегально, в условиях, когда мы не можем их даже проконтролировать, а закон запрещает системы контроля за посевами. Он их напрямую запретил, а закон этот одобрен нашими законодательными органами совсем недавно. У меня возникает естественный и логичный вопрос от лица российского бизнеса: А почему вы не запретили вместе с посевами есть ГМО? Это хотя бы было логично. А завозить пожалуйста. Импортную продукцию ГМО потреблять пожалуйста. Почему производить ее нельзя на территории Российской Федерации? Если вы заботитесь о населении, дорогие законодатели, сделайте наоборот: разрешите у себя производить и запретите завозить, и контролируйте то, что производится на нашей территории. Контролировать, что производится там, мы не можем, а завозить пожалуйста.
И. Гехт: В этой части я согласна, и в тех предложениях, которые были сформулированы совместно с Минсельхозом эта часть была. Но у нас за этот закон отвечало почему-то Министерство образования, что вызвало много вопросов. Мы включились в процесс внесения изменений уже на стадии второго чтения, когда был подключен Минсельхоз. Речь шла о том, чтобы наделить Россельхознадзор полномочиями по контролю ГМО в сельхозпродукции. Я считаю, что это должно быть однозначно учтено в законе, поэтому мы будем его корректировать, и эта поправка, касающаяся сельхозпродукции, будет включена в закон.
Источник